сочинение по русскому 11

И Дыня, по-турецки поджав ноги, вдруг умолкает. Он сейчас одинок и тихий, как забытая дежа на песке; на красных веках застыла старческая слеза. Но разве это слезы? То непрошеный память о семье: был дом как улей, а теперь пустота. Одно утешение осталась - Павел. И тот отправился в мир.

Эй, Павел, Павел, парень беспутный! .. Еще недавно он ходил по селу, молодых перекривлял, стучал палкой в ​​окошки землянок: "Ой ты, девушка веселая, бери сумку, идем на села". И уговорил-таки завербоваться на шахты сестру Ольги-переселенки, черноволосую Марусю. Вел ее, смущенно, Купивщина, к сердцу прижимал и говорил так: "Лучше с милой вугилляку-потиляку глотать, чем вот тут с голоду пухнут ..."

- не пишет Павел? - спрашивает притихший Василек. - Может, ему о войне слышно. Потому что у нас ни радовался, ни газет, сидим здесь, как тараканы под печью.

- не пишет, черт решето, - с горечью отзывается Дыня. - Как навестим - стороны намну, чтобы знал ... А о войне один человек говорил. Бьют наши изуверов и в хвост и в гриву. Уже на Буг вышли. Только вот в Крыму сидят негодяи, как татары, - среди гор никак их не выкуришь.

- А деда в шинели и в заячьей шапке не видели? Гавриил такой ...

- Да, видел. Поговорили туда-сюда. Душевный, видать, человек. В Кудыма брынзой видхарчовуеться.

Волошчини глаза-терносливы сразу погасли. Чтобы не ссориться с дыней из-за какого-то приблуды, бросил: "До свидания!" - и двинулся дальше.

Миновал несколько засоренных полосок, где были когда-то дома и огороды, хотел незаметно проскочить мимо Онисько. Высокая и худая, как жердь, она стояла в яме, на ступеньках, ведущих к землянке. Лицо рябое, как в пасленовых пятнышках, нос и подбородок острые, рот щелочкой, только два зуба впереди. Анисья нервно дергала правым плечом и говорила неизвестно к кому:

- носит и носит его, проходимца, ей-богу, доносит. Вот еще лошадь притащил на мою голову, мало ему оружия. Как родится такое неприкаянное, цепью привяжи - ей-богу, сорвется.